«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

сердце Твое сто тридцать раз сожмется от страха и таинственных речений,

и увидишь рай, где томятся души поверженного воинства Люцифера,

и известишь силу трех испытаний, соблазн тысячи бездн, – и тогда

разум того, чьи милости скрыты, осенит Твою голову, разбухающую от неведения, —

Ты этого хочешь, мой юный страдалец? Ты хочешь идти со мной?»

И он говорил, и меня забавляло проворство его декламаций, и все голоса во мне смолкли перед сладкой потребностью чуда,

и мгла становилась бездонной, и я заклинал его назвать себя, и он не хотел, и шептал мне на ухо;

и обливал меня дождем, и щекотал, и смеялся, и уносил меня на крыльях тлеющего смеха,

и, унося, раздвигал мои пределы, и обволакивал рассудок тьмой непроницаемых аллегорий, и все горизонты сливались в кольцо,

и опрокинулся небосвод, и в нем растворились ликующие наши тела, отрешившиеся от бремени всех измерений,

и свистали полоумные ветры, и с грохотом проносились тысячелетия из конца в конец эфирных равнин, —

И распахнулись врата Адовы.

Глава 2

«Не бойся открыть глаза, – говорил мне дух, сроднившийся со мной в изнуряющих блаженствах полета, —

Не бойся открыть глаза, мой Усталый Брат. Вот мы перешли рубеж, отделяющий горные сферы от пределов осужденных на покаяние и вечные муки».

И первое искушение уготовано было мне, и глаза, повинуясь, отверзлись, и раскованный взгляд блуждал среди мрачных теснин,

и дымные факелы озаряли утесы оловянным мерцанием, и на бледные щеки каждого из поверженных ангелов бросали сто тридцать фиолетовых бликов.

«Слушай, слушай, – шептал мне дух, скрывающийся в тени, —

Слушай их траурный плач, мой Усталый Брат,

вот мы перешли рубеж, за которым умеют улыбаться только дубовые головы.

Не бойся нарушить гармонию их безысходной печали, – Твое избранничество разбудило все упования в душе их бунтующего Отца, —

Твое же явление – скрепит ваши узы».

И – всколыхнувший вековые мерцания – я вошел в их пределы,

и заметалось пламя тысячи лампад, и толпы бескрылых детей Сатаны восклонились от каменного ложа, и обратили взоры ко мне, и отряхнули пыль с нетленных ушей,

И – вместе со мной – застыли, в звучании властного и пропитого голоса Хозяина Преисподней:

«Прежде —

Прежде, нежели был Предвечный, —

Я есмь. В бестолковых и буйных первоосновах бытия – Я царил единый, и дух отца не оспаривал Моей власти;

ни одно начало тогда не имело своих начал, и легионы ангелов, Мне подвластных, еще не испытывали томления о свете

и довольствовались игрой первозданных стихий.

Он явился – Тот, кого зовут Всемогущим, – с первой комбинацией элементов, положившей начало Гармонии и Порядку;

и сделал их принципами унылых актов творения, и свет отделил от тьмы, и явились Земля и светила на тверди небесной;

и сонмы крылатых поддались дешевому обаянию Его вселенной дисциплины.

Но во всех, кто остался мне верен, тупая Его величавость вызывала мигрень и блевоту».

Так говорил Сатана.

«И Я отошел —

И Я отошел в изгнание, и пробил час – Мне опостылел мерный анапест его обезьяньих прыжков,

И Тот, ради Кого ты покинул Землю, первый подал сигнал к мятежу;

И вот – надо ли теперь говорить о безрассудстве моего призыва! —

все, чем мы располагали, Свинья Вседержитель истребил с первобытной свирепостью,

И ослепил нас сиянием вшивых лат Михаила Архангела, и обрезал нам крылья,

и сбросил нас туда, где теперь надлежит нам томиться три дюжины вечностей».

Так говорил Сатана.

«Вот ты видишь —

Вот – ты видишь нас не в сверкании славы, но изнуренных бессонницей и размышлением;

души Моих сыновей плесневеют от недостатка блаженства, и столетия протекают как вздохи, но говорю вам – слушайте! слушайте! —

но говорю вам: здесь, за пределами света, Я провижу иные просторы для наших бескровных сражений. —

С нами сливается разумная сила созданий, унаследовавших от Адама весну первородного греха

И, по мысли Творца, рожденных для отбывания трудовой повинности и вознесения хвалы.

С тех пор как чета согрешивших покинула райский сад,

хороводы бесов, подвластных Мне, преодолели бездействие – и взвились от недр Преисподней к сердцам огорченных каналий,

и всякую мысль их обвивали сомнением, и каждый порыв извращали;

и мудрость зодчих Вавилонской башни, презревших благоразумие, и Ноеву страсть к опьянению,

и стыдливость Евы, и кротость Авеля, и тысячи иных аномалий, противоречащих естеству, преследовало с тех пор их племя, взамен избытка жизненной силы, завещанной от Бога».

Так говорил Сатана. —

«Сто тридцать недугов сковали им их слабеющие суставы, и лица их бледнели от угрызений.

И нравственные соображения преодолевали расчет, и в судорогах священной болезни рождались новые пророчества,

и мифы о зачатии таинственных гениев без участия производящего фаллоса и вне лона воспринимающей, —

и головы их перестали пустовать с тех пор, как склонились к подножию идеалов и надгробиям усопших.

По велению Моему – сумасброды – отшельники – постом и молитвой смиряли волнения бунтующей плоти.

И в самом сосредоточении хамства и дарвинизма расслабляли души разумных продуманной чертовщиной – 〈…〉!

Я начинаю потоп, исключающий вероятность ковчега – 〈…〉

отныне – не суждено Мне внушать заблуждения библейским авторам и экзегетам

и – от досады – сморкаться вслед голубку, несущему от Арарата ветку зеленой оливы!»

Так говорил Сатана. И, восстав, привлек меня и дышал мне в лицо:

«Восприемник Разума – 〈…〉

Восприемник Разума и Духа Моего – 〈…〉, войди и выйди, и следуй, не оскверняя уст —

сам себя лишивший благ и уклонившийся от удовольствий,

разделяющий с нами бремя наших вериг – изначала, – вдумайся в то, чего нет;

и с этих пор – земное благоденствие перестанет быть желанием для Тебя,

и в тысяче действий и слов Твоих – отныне – не станет ни единого, продиктованного здравым смыслом,

и трижды счастлив, ангелоподобный, запечатлеешь Меня и поведаешь миру все, чего не сказал Тебе прослывший Лукавым».

«Благословен – 〈…〉»

«Благословен грядущий во Имя Отца», – a capella вступили хоры бескрылых,

и, от века падшие, ликующе рыдали, как трагики, как новорожденные дети,

как я, теперь сопричастный, – и в сладостном ударе, между обмороком и эйфорией, – «Свершилось!

Иди за Мной – и до конца свершится – в самых темных углах Вселенной – иди за Мной, мой Усталый Брат».

Глава 3

И второго искушения настал черед, и, светлеющая тварь, я отделился от духа, сопутствующего мне и избавляющего от соблазнов,

и очнулся в образе, неведомом мне, и в той земле, где доселе не был.

И дышал, охмеленный запахом всех незабудок, и земное томление проливал мне в грудь удушливый сумрак оранжерей, и в волнах лунного света нежились бесстыдницы-сильфиды;

и вот явилась мне дева, достигшая в красоте пределов фантазии,

и подступила ко мне, и взгляд ее выражал желание и кроткую решимость;

и – я улыбнулся ей,

она – в ответ улыбнулась,

я – взглянул на нее с тупым обожанием,

она – польщенно хихикнула,

я – не спросил ее имени,

она – моего не спросила,

я – в трех словах выразил ей гамму своих желаний,

она – вздохнула,

я – выразительно опустил глаза,

она – посмотрела на небо,

я – посмотрел на небо,

она – выразительно опустила глаза,

и – оба мы, как водится, испускали сладостное дыхание, и нам обоим плотоядно мигали звезды,

и аромат расцветающей флоры кутал наши зыбкие очертания в мистический ореол,

и лениво журчали в канализационных трубах отходы бесплотных организмов, и классики мировой литературы уныло ворочались в гробах,

и – я смеялся утробным баритоном,

она – мне вторила сверхъестественно звонким контральто,

я – дерзкой рукой измерил ее плотность, объемы и рельеф,

она – упоительно вращала глазами,

я – по-буденновски наскакивал,

она – самозабвенно кудахтала,

я – воспламенял ее трением,

она – похотливо вздрагивая, сдавалась,

я – изнывал от бешеной истомы,

она – задыхалась от слабости,

я – млел,

она – изнемогала,

я – трепетал,

она – содрогалась,

и – через мгновение – все тайники распахнулись и отверзлись все бездны, и в запредельных высотах стонали от счастья глупые херувимы,

и Вселенная застыла в блаженном оцепенении, и —

и – Тот же незримый схватил меня за шиворот и проблеял мне в уши:

«Что делаешь Ты, Брат мой, в этом мире, Ты, который больше чем Божий мир?»

И вздрогнул, и оглянулся, и сто тридцать мгновений боролось во мне бешенство желаний с тихим безумием Идеи,

и сердце отвергнутой надломилось; и рыдала на ложе из зелени.

И с тех пор много дев домогалось